— У тебя на правом глазу сетчатка от удара о камень отошла, — перешел он с гневных порицаний на нормальную речь. — Надо было полежать спокойно, а ты все бинты, которыми тебя фиксировали, обрывал и ворочался. Вот Рус и придумал наручниками тебя закрепить.
— Это я сейчас знаю, — беря себя в руки, пробурчал я. В чем друзья-то виноваты? Я готов был заплатить цену, и я ее заплатил. А то, что она мне не нравится…
— Тебе в итоге такую дозу обезболивающего со снотворным вкатили… — продолжил оправдываться Леха, — нам гарантировали, что ты несколько часов спокойно проспишь. Дальше по коридору Лина и несколько ребят из «Кистеня» дежурили, потемкинская охрана притащилась. К тебе каждые несколько минут кто-то заглядывал! Представь наше потрясение, когда ты просто испарился! Тебя же в этом госпитале каждый знает! Не мог ты незаметно выйти, а при этом тебя нет! У нас, если честно, дошло вплоть до версии о вознесении во плоти на небеса. Потом уже сообразили с ищейкой след взять, но только до ограды смогли пройти, дальше все дождем смыло.
Мне было и стыдно, что заставил всех переволноваться, и — чего скрывать? — приятно это неприкрытое беспокойство, и в то же время я отлично знал: повторись та ситуация, я бы точно так же метнулся прочь — уж слишком обстановка походила на плен. А на плен у меня еще с афганских времен неистребимая фобия, даже амнезия не смогла ее задавить.
Врачи, выдавая предписания на покой, были и правы, и не правы одновременно.
Наставник у нас с Колей был один, так что черепушкой моей можно было снова разбивать камни. Не самое удачное сравнение, учитывая, что счет был пока в пользу камней, но Николай просто перестраховывался. То же относилось и к последствиям реанимации от Земели.
Проблема глаза не решалась до конца карантина, а там меня в любом случае вылечат. Новиков действительно вряд ли мне откажет — благодаря Максиму Иосифовичу мы были знакомы, я даже ассистировал ему как-то при операции. Ну как ассистировал… работал батарейкой, но тоже было интересно. Уж на самый край есть матушка.
Рекомендации Шаврина можно было сразу спускать в унитаз — в одной конкретной узкой области, касающейся потери источника, я ориентировался гораздо лучше него. Как практик, опять же, но мне научная база и не требовалась. Так что лежать ему на радость я не собирался.
А с видением мне не мог помочь никто. Пока еще теплилась надежда, что с восстановлением зрения в правом глазу вернется и буйство красок магии, постоянно окружавшее меня, но в глубине души уже сейчас зрело понимание: не вернется.
И от этого хотелось выть и бросаться на стены.
Желание, недостойное ни подполковника авиации Васина, ни генерал-губернатора графа Васина. Которое можно и нужно глушить работой.
Мое появление в штабе вышло будничным: за двое суток, пока я отлеживался, наводнение все же состоялось. Позже и в меньшем масштабе, чем ожидалось первоначально, но люди настолько измотались, что сил на какие-либо эмоции у них не осталось. Ольга, уступив мне стол, едва сделала несколько шагов до дивана и отрубилась, еще не коснувшись головой валика. Пришлось оттаскивать ее в комнату отдыха и устраивать там.
Привычно протянул руку, чтобы бросить на великую княжну волну жизни и… беспомощно опустил.
Трудно быть богом. Еще труднее перестать им быть.
Стиснув зубы, устроился в уже обжитом кресле, поднимая первую трубку. Жизнь продолжалась.
Оставшиеся десять дней до окончания карантина пролетели как один.
Едва отросший на голове белоснежно-седой ежик волос и черная повязка на глазу отлично заменили «шарм»: мои приказы исполнялись без проволочек. А оспорить право их отдавать не рискнул никто: ни повылезавшие из своих щелей представители кланов, ни выздоравливающие штатские и военные чины. И уж тем более ни Олег с Ольгой.
Пожалуй, никогда еще приезд императора жители столицы не отмечали так бурно и искренне радостно, ведь он знаменовал окончание черного месяца. Вдоль пути кортежа выстроились целые колонны счастливых встречающих, добавляя хлопот по обеспечению порядка. Отчасти эту задачу решили прибывшие накануне части гвардии, но все равно беготни хватило и нам. Торжественную встречу смазал сам Константин: он обнял поочередно меня, дочь, а потом, после почти незаметной глазу задержки — Олега, вызвав бурю восторга у толпы. Пообнимался он и еще с некоторыми — в частности, Гольдштейн удостоился высочайших похлопываний по спине, а потом император произнес речь. И честно скажу, даже меня что-то в ней зацепило, что уж говорить об остальных собравшихся.
На чтение многостраничного рапорта его величество потратил гораздо меньше времени, чем я — на его составление, примерно сорок минут, которые я вынужден был провести на софе в его кабинете, незаметно выхлебав целый кофейник остывающего кофе — единственный доступный теперь стимулятор. Когда последняя страница заняла свое место в соседней перевернутой стопке, он вернулся взглядом ко мне:
— Я догадываюсь, какие причины двигали вами при уничтожении научного комплекса…
— Справедливости ради стоит отметить, что уничтожать его я не собирался, — влез я со своим уточнением. — Иначе бы вызвал авиацию сразу. Сработала закладка Грушина, завязанная на уничтожение «Компаса», земля ему комом!
— «Компасу»?..
— Обоим: и детищу, и создателю! Простите, государь. Я до сих пор не знаю, какие причины двигали Грушиным, но то, что он совершил… у меня в голове не укладывается! К тому же зачем он позвонил мне?
— На это ответить проще всего: за время работы к Петру Ильичу скопилось немало вопросов. Созванная из экспертов комиссия уже сейчас насчитала как минимум три направления, бездарно загубленные на корню господином Грушиным и его ставленниками. Однако случай с вашим Бушариным был самым ярким. Сколько вы потратили на завершение исследований?
— Денег или времени?
— И того и другого.
— По времени — чуть больше года с момента нашего знакомства, но стоит учитывать, что профессор, вероятно, не переставал думать над проблемой и во время вынужденного простоя. А по деньгам?.. Если брать чисто денежные затраты, то не так уж и много — миллиона два. Извините, государь, я затрудняюсь перевести в деньги помощь моих людей — обладателей уникальных талантов.
— Вашего ручного гасителя?
— И его в том числе. Не стоит забывать и о других: без того же механика многие задумки профессора вряд ли были бы так легко воплощены в металле. Пилоты испытывали его схемы и заряжали ему накопители. Я тоже этим занимался, государь.
— Не будем мелочиться и оценим эти траты еще в пять миллионов. Итого семь. Сумма, почти неподъемная на тот момент для вас и вполне вписывающаяся в бюджет того, что страна выделяет на науку. — Император сделал паузу, отвлекшись на собственную чашку кофе, но вскоре продолжил: — Я не в состоянии сам оценить перспективность того или иного направления, для этого у меня есть целый штат советников по науке, среди которых Петр Ильич занимал не последнее место. Но если десятиклассник с риском надорваться вкладывает деньги в исследования, которые императорский советник в свое время с громким скандалом закрыл, и добивается при этом оглушительного успеха… Для меня это знак, что пора менять советника, что я и сделал. Возможно, зная о неизлечимой болезни Петра Ильича, я бы не стал торопиться с его отставкой. Возможно! — выделил он. — Но Максим Иосифович не счел нужным проинформировать кого бы то ни было о состоянии здоровья господина Грушина. Врачебная тайна, чтоб ее! До недавнего времени мы даже не знали, что Грушин вообще к нему обращался! И для нас, скорее всего, так и останется загадкой, по каким причинам отказал ему Берген. Однако теперь, зная, на что в том числе тратил Грушин выделяемые ему средства, я бы не просто снял его, а приказал арестовать, но это уже из области допущений. Вы же, с точки зрения Петра Ильича, были причастны сразу к двум его бедам: ни для кого не секрет, под чьей рукой добился успеха Бушарин со своей новой схемой энергоблока и чьим учеником вы были.